Епифаний засобирался отбыть в Сергиеву обитель и попросил у Ондрея позволения глянуть на икону. Ондрей на просьбу не откликнулся, и это прозвучало как отказ. "Никон спросит, и братия спросит, - не отступал писец, - што я им скажу? Знамо чо...". Ондрей молчал.
- Тогда они скажут, знать мы столь низко грешны, што нам не откроются труды давнишнего брата нашего Ондрея.
Ондрей вздохнул и вымолвил:
- Лик еще не прописан до полной силы образа.
Епифаний сотворил крест на угол с иконкой и повернулся к Ондрею:
- Эка ты как сказал... а ведома ли нам полная сила образа Сына Божьего? Ить никто из ныне живущих человеков не зрил его, никто-о-о! И оттого никто не может помыслить праведно о Его лике, никто не очертит Его праведно, только што рука, ведомая Духом Святым. - Епифаний тронул Ондрея за плечо, - оттого я стремлюсь глянуть на твою икону, как тот слепой...
Ондрей вопросительно посмотрел в глаза Епифанию, и тот отвернулся и перекрестился, шепча: "прости, Господи, меня грешного" и повернулся к Ондрею:
- Вот слушай, што я многажды думал о том слепом... а написано про него в евангелии иоанновом, а допрежь того написаны слова Иисуса: "Истинно, истинно говорю вам: прежде нежели был Авраам, Я есмь". И получается, што никто из авраамова рода не видел того Иисуса и не знает каков Он тогда был ликом, А когда сказал Он сии слова, иудеи хотели побить его камнями, но Он удалился сквозь них, и они Его не узрели; вот тут Он встретил слепого от рождения, и как сказано в писании, слепого не от грехов... И Он плюнул на землю и
сотворил из того брение и помазал им глаза слепцу и наказал ему тут же омыть лицо в силоамовой купальне, и слепой омылся и прозрел и увидел Иисуса, слышь, Ондрей, все авраамовы поколения не видели Его, иудеи тоже видели лицо назаретянина, а не лик Сына Божьего, и только прозревший сразу узрел Его лик, сразу! Я вот и помышляю, што праведный лик Его узнает и очертит тот, кто прозреет по исцелению свыше... Но еще тогда Иисус сказал фарисеям: "На суд пришел Я в мир сей, чтобы невидящие видели, а видящие стали слепы". И они так и не увидели Его. Вот мне и томительно глянуть, што за лик чертишь ты, из слепоты или прозревши? Ты только не серчай на меня, не мог я не сказать тебе про слепого, он ведь што иудеям ответствовал: "Это и удивительно, что вы не знаете, откуда Он, а Он отверз мне очи". И они выгнали его. А я вот и думаю: отверзают ли очи иконнику, коий чертит образ Сына Божьего? А ныне про тебя так думаю, за твоими очами приглядываю... и вижу, ты вроде как изменился лицом, очами изменился, будто озаряют тебя... а значит, икона твоя творится в праведности, и оттого охота узреть ее... сам же сказал: до полной силы прописать ее хочешь... што молчишь?
Ондрей слушал писца с нарастающим тревожным изумлением; он только не смел сказать ему, что так оно и есть: поначалу, когда принимаешься готовить доску, очерчиваешь ее, обретаешься в потемках, словно слепой, в них сонно глазам и покойно на душе, и страшишься яркого света, озарения страшишься, что... "А Бога Отца и вовсе
никто не видел, ни зорячий, ни прозревший, только свет исходящий от Его престола... а образ Его иные пишут, - прервал молчание Ондрей, - гречанин Феофан говорил, что Тот, Кто сотворил сей мир, ныне самый древний старец, и таковым Его следует писать... Так праведно ли то писание Всевышнего и Всесущего? Каков Он воочию? Сказано же, что лик Его не можно узреть, испепелен будешь... свет пылающий - вот Его образ. А Сын Божий был и сыном человеческим, от девы Марии, может быть, и ликом своим походил на мать, как множество людей... и заметь, пишут Его младенцем на руках Богородицы, - Ондрей перевел дыхание, сотворил крестное значение и, заметно робея, продолжил, - и по сию пору не написано ни единого образа, где бы Он пребывал с Отцом своим... - и Ондрей снова сотворил крест, - и я, грешный, потаенно думаю, что ликом Господь двояк, от Отца небесного и от Богородицы земной, и расписываем в иконах мы земной его лик, а небесный нам не доступен... - Ондрей неожиданно подошел вплотную к Епифанию, - а то, что ты говорил о слепом, так из тьмы безглазой любой свет ярок, любое лицо - лик... нет, Епифаний, не равняй меня с ним, он видел лицо Иисуса, а мы пишем лик Сына Божьего, а еще полнее Спасителя, - Ондрей наклонился, снял с подола ризы волосок и в том же положении приглушенно проговорил, - когда я расписываю Спасителя, мнится мне, что я спасаюсь... - и выпрямился и завершил, - погоди еще два-три дня и осмотришь икону, токмо без меня, Илюшка покажет тебе ее.
***
Ондрей колебался, кого первым зазвать на обозрение иконы: игумена или писца? Благочинный станет
смотреть на нее после Рождества, если снизойдет к ней... Игумен говорил, что в строительных и прочих работах по монастырю благочинный подробно известил владыку, а тот в свою очередь великого князя, и что оный, не будучи поклонником образов, писанных гречанином Феофаном, интересовался его, ондреевыми образами, а владыка советовал игумену Андронику позвать Ондрея на росписи возводимого за Яузой собора, и Ондрей с робкой печалью чуял, что все это его не блазнит, что его более тянет уйти вместе с писцом в сергиеву обитель, а то и далее в глухие и пока еще безымянные обители, сработанные учениками Преподобного; там, в обнорских и нуромских лесах, они пребывают в начале пути к Господу, как первые ученики Его... "Так и икона начинается, - размышлял Ондрей, - с доски чистой и безымянной". Ондрей живо представил свою доску, когда она была таковой: светлой и пустынной, как небо перед заутренней... Нет, Епифанию он слукавил: икона свершается в пугающей ясности сознания, в слиянии души и сердца... Но наступает время, когда образ пересиливает их и повелевает ими... вот о чем он не сказал писцу. Ондрей глянул в оконце; на тропе стояли игумен и благочинный, чуть поодаль от них топтался послушник. "Зазяб, - подумал о нем Ондрей, - а как он мне давеча сказал? Сказал, что спужался лика и пал наземь и выполз вон из кельи, значит, Спас осилил и его... пущай предстанет пред ним с писцом... О, Господи, что мыслю я о тебе! И я, когда отпал от образа, содрогнулся... и как Ты отпустил меня? Какая маята обуяла мою душу!". Ондрей закрыл глаза и опустился на пол; ему нестерпимо захотелось стать невидимым, малым до соринки под лавкой, скрыться от Его взора.
Когда он прописывал лоб и надглазия, выявляя твердую плоть головы, рука его затяжелела, онемела... и все оттого, что последующее представало непосильным - открыть взор Его, открыть и принять его на себя... Ондрей отложил сие на утро, удалился было из кельи, но передумал, вернулся и, погрузившись ночью в бессонные молитвы без свечей и крестного рвения, молил Его о Его присутствии, пока он будет исполнять писание очей Его. На рассвете Ондрей забылся и очнулся, когда ощутил, как легкая и прохладная длань опустилась на его лицо, и пальцы ее скользнули по его, ондреевым глазам... Ондрей замер в попытке прикоснуться к длани губами и очнулся... Он явил силу моим глазам, - вязко раздумывал Ондрей, - а рука? Рука его ощущалась легкой и быстрой, и Ондрей направился к иконе.
Он исполнил его очи, открыл Его взор и отступил пред Его силой, с замолкнувшим сердцем сотворил крестное знамение и, не смея глянуть в глаза лика, удалился.
А Илюшка пал наземь и выполз вон... и еще он сказал, что Он зыркнул на него и повел бровями, и что уста Его дрогнули... вот тогда он и пал ниц и уполз, а потом всю ночь боялся уснуть... устром же пришел к игумену и сразу забоялся сказать ему про икону, но потом, как смог, сказал, и игумен поставил его на колени пред иконой архангела, а сам приник пред иконой Богородицы, и они долго молились, и что потом игумен решился сказать про то благочинному, де пущай он сам предстанет пред образом.
Ондрей уснул, сидя на полу, притулившись боком к стене. Проснулся он от прикосновения чьей-то руки к его лицу; как в том забытьи, рука накрыла лоб и глаза. Ондрей проснулся, снял с лица руку и увидел Епифания.
- Ты что? - спросил он писца.
- Живо-о-ой, - протянул тот, - игумен послал проведать тебя, живой ли? Послал послушника, а тот стрекочет: боюсь... Направился я... вижу, живой...
Ондрей отстранил руку писца и, нескладно согнувшись, встал.
- Икону смотрели? - спросил он. Епифаний кивнул головой.
- Все разом? - Епифаний подтвердил кивком.
- И ты?
- Погоди вопрошать - Епифаний вскинул руку и смахнул что-то в воздухе между ними, что-то видимое только ему, - все, что я щас возмерился сказать тебе - пустое... игумен вот сказал, что Господь, сподобил тебя на образ свой, и што такого более быть не может, иди, говорит, глянь живой ли он? Илюшка-то, заглядывал дотоль к тебе, прибежал и лопочет, что ты на полу скрючился, ровно неживой...
- А благочинный? - перебил писца Ондрей.
- Благочинный-то? Он лицом суров стал и гуторит: не каждому пред сей иконой молиться дано будет, зело
грешных она не допустит, надо, говорит, о том владыке донести, пущай, говорит, он решает: ставить ее в чин или не ставить... тут уже игумен запечалился, но сказал, что ты весь чин писать зазван, и што другого иконника он не приемлет, а благочинный умолк и еще более лицом осуровел.
- А ты как? - снова перебил писца Ондрей.
Епифаний подался лицом к лицу Ондрея:
- Я тебе скажу, што ты написал Его прозремши, как тот слепец... а можа тебя Всесущий осенил, а? Вон сколько годов от них утекло, тьма! Ан сподобился еще раз... ты, Ондрей, охоронись пока от всех, пока чин писать будешь... охоронись! А я Никону доложу, он тебя поддержит... Вот бы Преподобный узрел твою икону! Вот бы порадовался он за тебя! И потом... ты, Ондрей, того... маненько смирись, утихни духом, оклемайся и... - писец перекрестился на угол с иконой, - не посягай на большее...
***
Они называют Меня Всесущим, озирая сущее в поисках недоступной им запредельности и тем самым, устремляя свою сущность во всейность мира сего; они уподобляются Мне, не ведая о свойствах сущего, и оттого их устремления необратимы, они растворяются в пространстве времени. Пространство времени и есть содержимое всесущности, содеянное Творцом мира сего.
Они придумали плоскость, доску, экран дабы отраженные ими сущности возвращались к ним и удерживались в их временном пространстве; так они пытаются завлечь Нас в свои плоские ловушки, ибо и время их плоско.
Они говорят "когда наступит время" и, устремившись к этому "когда", пересекают плоскость своего бытия, не воспринимая сущностные миры, соприкасающиеся с ней, и тогда "когда" оказывается отверстием, через которое миры соприкасаются друг с другом, но они этого не воспринимают.
Образ, написанный на плоскости, доске, экране не имеет сущности, он только отражает их же устремления.
Аристов Владислав(меню)