- Что-то у нас совсем тихо стало, ничего не происходит, - скаазал директор, откладывая газету, - вот читаешь ее продыху нет, весь мир на ушах стоит, а у нас тишь да гладь, да божья благодать, как у иерея после службы, а Николай?
- Ну мы все же храм строим, - ответил водитель, - зачем на уши вставать...
Директор глянул в окно; на газоне, задрав лапу на бутылку из-под "фанты", мочился пудель, девочка в красном комбинезоне и белой шапочке, помахивая поводком, что-то сердито выговаривала собаке.
- Сергей Николаевич, я заметил, ты не любишь собак, - сказал директор, - почему?
- Я не люблю собачий лай, это голос зверя, изъятого из дикости, и поэтому предпочитаю кошек: одиннадцать месяцев в году нежно мурлыкают и только один месяц орут, и то по делу: кот нужен.
- Та-а-ак, с этим ясно, а что у нас? На стройке?
- Не лают и не мурлыкают...
Николай приглушенно хохотнул.
- А ему вот смешно, ему потеха... ну хотя бы предложил что-нибудь дельное, посоветовал бы что-нибудь... смеется и все... ну никакого переживания за дело, ну никакого... - Николай нахлобучил кепку на голову, поднялся с дивана, - ты куда?
- Пойду стекло протру, номер почищу.
- А что ты утром делал? Чем занимался? Это же твое святое дело: проснуться, умыться и протереть у машины номер, так? -
- Николай, сверкая золотой фиксой, улыбался, - так, а ты на что утро потратил? Жену ласкал?
- Хе-хе-хе, да я никогда ее не ласкал, не умею...
- Как это не умеешь?
- Ну не умею, я сразу... чтоб не лаяла и не мурлыкала.
- Ты что - кот?
Николай согнулся в смехе и вышел из офиса, Директор смотрел ему вслед и умильно улыбался:
- Никогда не обижается, - повернулся он к Сергею.
- Ну и зря.
- А ты бы на его месте обиделся?
- На его месте я бы почистил номер утром.
- Фу, какой ты правильный, номер... а жену твою кто ласкать будет, Пушкин?
- Она предпочитает Лермонтова...
- Хоп! Почему?
- Потому что его четырехтомник я подарил ей на день рождения...
- И она была счастлива...
- Ну если честно, то Лермонтова я купил себе, дождался дня рождения ее и купил, ей подарок, а мне Лермонтов, ну и ей перепадает иногда... почитывает.
- Та-а-ак, и с этим ясно, ну а мы-то что делать будем?
- Стучать градоначальнику.
- Он глухой...
- Градоначальник не может быть глухим, не положено...
- Тогда по-другому: храм ему, что кость в горле, ему бы от пенсионеров да от бюджетников отбиться.
- Он не сдвинет стройку, никто не сдвинет.
- Да он на меня смотрит, как Буш на бен Ладена.
- А указ главы государства, а распоряжение главы города...
- Ну им что? Сам себе распорядился, сам себя и отодвинул от всей этой мороки, не будет он двигать стройку... Вот я и думаю...
- О чем?
- Напиться или застрелиться?
- Лучше и то и другое, но вначале первое.
- Какая разница?
- Напьешься, стреляться начнешь, глядишь и промахнешься.
- Ха-а-а-а-а.
Дверь приоткрылась и в разъеме ее возникла голова Николая, глянул на директора, улыбнулся, перевел взгляд на Сергея и сказал:
- Я давеча забыл сказать, жестянщик хочет встретиться с вами, просил меня передать вам...
- Зачем?
- Да он сам, говорит, скажет...
- Наверное, за купол мало денег запросил, - вставил директор, - еще будет просить, да?
- Не-е-ет, он там что-то такое сделал и хочет, чтобы вы посмотрели.
- Пусть приходит, обсудим... - Сергей глянул в окно: девочка с пуделем исчезла, а по краю газона, с трудом удерживаясь на ногах, передвигался пьяный мужик, - только бы доковылял...
- Как? - не понял Николай.
- Та-а-ак! - опять встрял директор, - пусть приходит.
* * *
Ночью под лестницей, ведущей в офис, погибла или умерла мышь.
Жестянщик заявился в контору с сынишкой, и тот, шагая по ступенькам , наткнулся на трупик мышки; трупик был свеженький, мышка словно спала, откинув хвостик и выпростав из под себя переднюю лапку, Малыш присел над мышкой, дунул на нее, темная шерстка шевельнулась, и малыш запечалился. Когда жестянщик с сынишкой предстали пред Сергеем, малыш поведал о своей печали и, коротко вздохвув, попросил конфетку; конфетка нашлась.
Но печаль о миниатюрной смерти не развеялась; пока малыш разворачивал липкую обертку карамельки, жестянщик резко приблизил свое лицо к лицу Сергея и, глаза в глаза, тихо-тихо сказал:
- А я распятие делаю, - пауза, - пятую ночь.
- Зачем? - наугад спросил Сергей.
- Если получится, подарю храму.
- Ну и...
- Хочу, чтобы вы посмотрели его.
- Зачем?
- Оно получается немаленькое, четыре метра высотой, боюсь промахнуться где-нибудь, посмотрите?
- Можно, когда?
- Хоть сейчас.
- Попробуем...
Но тут малыш, обсасывая карамельку, спросил:
- А почему она умерла?
- Кто? - спросил Сергей.
- А мышка.
- Ты же видел, какая она маленькая, - малыш кивнул головой, - а ступеньки большие, - малыш и это подтвердил кивком, - думаю, она упала со ступеньки и так сильно ушиблась, что умерла, согласен?
Малыш, причмокивая, согласно кивнул; и они поехали смотреть распятие.
* * *
Сергей хотел спросить жестянщика, что он знает о распятии, но подумал: евангелие жестянщик не читал (он как-то ненароком сказал об этом, спрашивая, чем отличаются апостолы от евангелистов), и еще подумал, что распятие для него - визуальный слепок с нательного креста или с фрагмента старинной картины, и спросил: "знает ли о предстоящем даре иерей", и жестянщик ответил: "пока нет".
Сергей, кажется, опасался увидеть то, что возводит жестянщик на четырехметровом кресте, и удивился, что все делается из дерева. Жестянщик же, заметив удивление в глазах Сергея, сказал:
- Когда я устаю от железа, отдыхаю на дереве...
Фигура Распятого оказалась вполне узнаваемой и понятной, но канон был сдвинут...
- Ну как? - спросил жестянщик.
- Как ты полагаешь, он у тебя живой или мертвый?
- Не знаю, - ответил жестянщик и спросил, - а разве это важно?
- Возле распятия должно скорбеть, оплакивать Распятого, и оплакивают мертвых, а Он у тебя скорее живой...
- Почему?
- Обрати внимание на наклон головы, она не упала на плечо, как на всех распятиях, она приклонена к плечу, но не лежит на нем, значит она еще в силе, еще жива, более того, Он у тебя даже в сознании, судя по выражению на лице... впрочем, все это вполне допустимо, судя по евангелиям, минуты ясного сознания у Распятого были... недопустимо другое, у твоего Распятого ноги юной девицы, а не путника, ходока, коим был в земной жизни Распятый...
С последним жестянщик согласилсяи пообещал обозначить мышцы и сухожилия.
- Ну а коли Он у тебя жив, можно приоткрыть глаза, чуть-чуть, получится узкий и короткий взгляд, и он будет бередить душу прихожанина.
- Я побаиваюсь это делать,- не сразу сказал жестянщик, - побаиваюсь Его взгляда, - помолчал, подумал и сказал, - может быть, сделаю его в самый последний момент, перед тем как отдать распятие в храм.
- Да, теперь слово за иереем, показывай распятие ему.
* * *
Изображение телесной смерти зиждется на чувстве обреченности, это понятно; обряжая ее в
прекрасное ("Тамара в гробу" Михаила Врубеля, вспомнил Сергей), художник показывает красоту смертной, преходящей настолько скоро, настолько медленно мы свыкаемся с неумолимостью смертного конца. Спаситель перед смертью был унижен физически и осмеян духовно, и, думается, лик его смерти был низведен до востребованной казнителями и иже с ними обыденности. Страдания Христа, вылившиеся в его предсмертном вопле "Элои! Элои! Ламма Сафахраани?", невозможно воплотить в каком-либо изображении, следовательно, любое рукотворное распятие ничего не изображает, ничего не показывает, а выполняет функцию могильного надгробия над погребением. Тем более в распятии не угадывается скорое воскресение и грядущее вознесение... Таким образом, роль распятия была скорее закулисной, подвигающей к пониманию, что земная смерть Спасителя окажется предтечей многим грядущим погибелям "человеков", выставленных во имя и во славу высшей праведности, отсекающей распятие от сюжета смерти, которую мы наблюдаем из года в год; что земная смерть Спасителя сродни молнии, сверкнувшей на изломе вселенской грозы; что сама символика распятия сугубо своевольна настолько, насколько своевольны две тысячи лет во "человецах"; что в образе Распятого утерян невостребованный взгляд Отца на страдающий дух Сына.
Вот о чем молчат все евангелисты: об Отце, взирающем на гибнущего Сына. Трехчасовая тьма и треск раздираемой завесы в иродовом Храме - всего лишь отголоски, но не суть присутствия Отца. Он знал, что его Сын вернется к Нему, Он возвращал Его... Он возвращал Сына себе и оплакивал нас, Он прощался с нами, прошался... но прощал ли?.. Не отрекался ли Он от своего создания - себе подобного на изумительно-прекрасном творении - планета Земля. Распятие Сергей не постигал...
Обо всем этом рассуждал Сергей согласившись отведать особой засолки огурчики, особого маринада грибочки, особой готовки щербы из намороженных окуньков и особой, настоенной на семи травах самогонки. Ему внимали раскрасневшийся жестянщик, благодушно улыбающаяся жена его, их сынишка, приютившийся у кресла, в котором сидел гость, черная с белой грудкой кошка и распятие...
"Если Он сейчас меня слушает, то мне не сдобровать..." - и уже обращаясь к жестянщику:
- И откуда ты такой прыткий на наши головы да с распятием?
- Кацбахские мы
- Как?
- Да с Кацбаха, слыхивал?
- Не только, теперь мне ясно, почему ты отдыхаешь на дереве, там же можно сказать стоят уральские Кижи...
Жестянщик счастливо рассмеялся.
* * *
Августовская, знойная равнина, заросшие камышом берега степной Зингейки, иссушенные,
скудотравные холмы, полуденное безлюдье полей и березовых колков, сизая пыль от далекой овечьей отары клеится к размытому жарой горизонту, редкая птица пролетит над захимизированной землей; выхожу на утес и совершенно неожиданно для себя вижу луговую излучину, табунок лошадей у кромки воды, окраину хутора и темный деревянный храм с колокольней; все это оторопело и жадно рисую... Позже узнаю, что это старинный казачий форпост Кацбах с нечаянно уцелевшей деревянной церковью. К самому храму не подошел, не желая увидеть подробности его тления... так и остался он в моей памяти темный и стройный, опекаемый безлюдными домами и табунком лошадей.
Аристов Владислав(меню)
"Собор"
кондак двенадцатый
