До рассвета оставался целый час; старуха, кляня оледеневшую тропу, осторожно пробиралась к автобусной остановке. Остановка таилась во тьме, на той стороне магистрали; старуха прислушалась к гулу просыпающегося проспекта, глянула направо и налево вдоль него и, не услышав и не увидев ничего угрожающего, сунулась на шоссе, засеменила к темной глыбе павильона. Старуха волокла тяжелую сумку, набитую стеклотарой; не дойдя до края шоссе, поскользнулась и, теряя равновесие, непроизвольно привалилась сумкой к шоссе, а боком к сумке; и в этот момент бесшумная, мышиного тона иномарка вырвалась из предрассветной мглы и всей массой ударила по старухе, опрокинула, смяла ее тело и исчезла в северной прорве ночного города. Тело осталось лежать неузнаваемым комком, свертком малозначащей массы, из под которой торчали горлышки и донышки вполне пригодных к дальнейшему употреблению бутылок.
Тело лежало час и еще час; и когда Сергей, вылавливая силуэт собора из рассветного марева, пересекал шоссе, то не сразу высмотрел в бесформенной кучке на проезжей части проспекта нечто телесное, ему помогли силуэты стоящей у бордюра "девятки" и гаишника притулившегося к ней. Возвращаясь чарез час со стройки, Сергей наблюдал то же самое. "Ну вот и случилось, - подумал он, - первая жертва... и совсем не агнец". Он оглянулся на стройку: всплывающее светило, казалось, заклинилось между стволом башенного крана и крестом северного купола; под низом светила, едва шевеля крыльями, пролетала ворона.
Судя по снегу вокруг тела, смерть старухи случилась бескровной. "Она была пуста как бутылки", - подумал Сергей и, поежившись от этой мысли, поспешил на ту сторону проспекта, благо в это мгновение он был пуст. То, что погибшей была старуха, он узнал в своей конторе от водителя Николая.
- Ну и что, - массируя похмельное лицо, буркнул директор, - это следовало ожидать, - и обращаясь к Николаю, - главное, чтобы ты не обижал старушек,
Николай сонно улыбнулся, махнул рукой: от шуточек директора он отмахивался как от назойливых мух, не причиняя им вреда; директора это устраивало.
- Что на стройке? - спросил он Сергея.
- Темно и тихо, - ответил Сергей и повторил, - тихо и темно, как в лесной хижине.
Директор стиснул лицо руками, вздохнул и сипло пропел: - В хижине лесной тихо и темно, значит, Бога в ней не было давно, - и, зыркнув сквозь пальцы лиловым глазом, проговорил - а? Как у меня получилось?
Сергей похлопал в ладони:
- Твой куплет скорее о том, что и на стройке. Бога до сих пор нет.
Николай, уткнувшись взглядом в пол, беззвучно смеялся.
Директор снова вздохнул и потянулся к телефону:
- Попробую выяснить, когда ожидать Бога на стройке, иерей говорит, что скоро приедет владыка, что-то ему про наши дела не то напели, - и не меняя тона, - Николай, ну что ты сидишь! Ну как можно столько сидеть на глазах у директора.
- Так я пересяду, - приподнялся над диваном Николай.
- Пересядь.
- Так я лучше пойду... - Николай встал.
- Иди, на машину хоть глянешь, вдруг угнали...
Николай выходил, улыбаясь Сергею; Сергей выдвигал ящик стола, намереваясь найти визитку предпринимателя, претендовавшего на лавры мецената... пока владыка едет...
Директор бросил телефонную трубку, встал, прошелся от стола к окну, от окна к двери и обратно, бесшумно подошел к Сергею и вкрадчиво произнес: "давай примем по грамульке, помянем старушку, а то одному пить тошно...". Сергей согласно вздохнул.
Они выпили три раза "по грамульке", ополовинив бутылку "оригинала"; Сергей перевернул свою стопку, водрузил ее на горлышко пол-литровки и сказал:
- Пока владыка едет, неплохо бы узнать, что же ему "не то напели".
- А как узнать? От иерея? Так он же прады не скажет, он мужик хитрый, будет прикрывать себя нами.
- Ну, его хитрости хватит только на то, чтобы прикрыть себя, на собор же ее не хватит, не прикроешь ею собор.
- Слушай, думаю нужно сообщить об этом главному архитектору, чтоб готов был к разговору с владыкой.
Сергей откинулся на спинку стула, закрыл глаза и проговорил сонно и вязко:
- Лобуев всегда готов, он свое детище знает как самого себя, начиная с бабушки-дедушки; тут другое; архитектуру собора он отшлифовывал с предыдущим владыкой, а его сменили, а в церковном клире за чих не меняют, новый владыка, говорят, столичный, патриаршьей выучки, он может глянуть на это дело и шире, и глубже, и с чем-то может не согласиться...
Директор снял стопку с бутылки,
- Еще по одной дернем?
Сергей покачал головой.
- А я дерну, помяну старушку...
Сергей вспомнил бесформенное тело на шоссе, солнце, вползающее в силуэт собора, пролетающую ворону и налил водки в свою стопку.
- Пока владыка едет, - проговорил он, поднимая стопку и чокаясь с воздухом, висящим между его рукой и порозовевшим лицом директора, - выпьем за успех нашего безнадежного дела...
Закусывали они зачерствевшими кусками хлеба и подзадубевшими ломтиками колбасы - остатками предыдущей "расслабухи"... ощутимо не хватало хотя бы квашеной капусты от Николая...
Зазвонил телефон, директор поднял трубку и что-то услышав, насупился, завозил карандашом в перекидном календаре; Сергей убрал в шкаф недопитую водку, стопки и вернулся к своему столу: визитка предпринимателя-мецената никак себя не обнаруживала; "совсем тихо и темно, - с досадой подумал он, - совсем...".
***
Картинка из канувшего в омуты памяти детства: полуторка по полевой дороге натужно
взбирается на увал, и сразу открывается сильная полоса горизонта - темная зубчатка санарского бора и белая-белая свеча станичной колокольни, вокруг нее и над ней жаркое, июльское небо с румяными пирожками-облачками, висящими легко и неподвижно. Все это я увидел столь внезапно, словно перевернул страницу досель невиданного фолианта, и на ней оказалась такая вот картинка... от свечи-колокольни не мог оторвать глаз...
С годами тот горизонт ослабел: бор сгорел, а колокольню снесли; вместо нее сварганили ретранслятор, смахивающий на женский, сетчатый чулок, подвешенный к невидимому гвоздю, вбитому в оскудневшее небо. Свечка - колокольня тихо и неугасимо светится в моих воспоминаниях о детстве. С нею в руках я брожу в сумраке памяти и освещаю тайные углы ее...
Аристов Владислав(меню)