К договоренному дню Сергей изъездился с бумагами по
благодетелям и забыл о встрече с детьми;
за час до обеденного перерыва он спустился с лесов
мозаичников, направился в контору, и его перехватили: поначалу он услышал
"Можно вас?" и следом: "Здравствуйте"; к нему
подходила молодая женщина; он успел разом увидеть ее
всю, ладную и легкую, в джинсах, спортивной куртке и шапочке, обрамленной
светлыми локонами, женщина извинительно улыбалась: "Мы к вам".
- Мы - это вы? - спросил Сергей.
- Извините, но мы - это дети, а потом уж я, вы обещали
нам...
И Сергей разом все вспомнил и вспыхнул смесью негаданного
волнения и сладкого стыда:
- Фу, черт! Я же забыл, - и хлопнул себя по темени, - совсем
забыл, прошу извинить, нет, умоляю, извините... провал...
Женщина улыбалась: ну коли вы здесь, а не где-то, то
извиняем.
- А где же дети?
- Детей сюда не пустили, они остались возле тех плит, ждут
меня там, а я пошла искать вас, мне сказали, что вы здесь.
- Ясно, а что вы сообщите о себе?
- Вы вспомнили, кто я и откуда? А зовут меня Женя, дети
зовут Евгения Олеговна.
- Звучит выразительно...
- И мне нравится, - сказала Евгения Олеговна и улыбнулась.
- И улыбка у вас выразительная, - Сергей произнес это, но
глазами выискивал детей.
- Я знаю, дети даже просят меня, чтобы я улыбалась им...
- Совсем хорошо, идемте к детям, да, я вспомнил, вы
говориди, что они особенные, поясните.
- Тогда мы на минутку еще задержимся здесь, я вам расскажу о
них; здесь со мною их совсем немного, всего семь
человечков, - она улыбнулась, - первоклашки, и класс наш особый, все дети -
эмигранты, кто откуда, с Кавказа, из Таджикистана, из Прибалтики, есть
девочка даже из Афганистана, вы их сейчас увидите, не всех, конечно, только
семерых... За главного среди них я оставила Мусу, он из Чечни, любит
покомандовать, вот я его и назначила у них командиром, некоторые из них,
полусироты, без отцов, где-то погибших или пропавших, и вы, прошу вас, о
родителях их пока не спрашивайте.
Сергей кивнул, соглашаясь и подчиняясь просьбе, и повторил:
- Идемте к ним.
Возле плит детей не оказалось; их
обнаружили по голосам в котловане будущего дома милосердия;
предводимые Мусой они перебрались туда в поисках красивых
камушков. Муса предстал черноглазым, шустрым крепышом с куском катанки в
руке, орудовал он им как саблей, сокрушая невидимого противника... маленький
вооруженный чеченец... Вокруг него сновали еще три мальчика и три девочки.
Евгения Олеговна позвала детей, и они, толкаясь и гомоня,
кинулись к ним. Муса опередил всех, покрикивая и орудуя прутком как
альпенштоком, выскочил из котлована, сразу метнулся к Сергею и заявил: "А я
с вами первый, ага?".
- И куда же ты хочешь пойти? - спросил его Сергей.
- Во-о-он туда-а-а, - и Муса протянул пруток в направлении
купола звонницы.
- И ты не забоишься туда подниматься?
- Не-е-а-а, - пропел Муса, - я дома с балкона вниз смотрю и
не боюсь.
Подоспели остальные дети и окружили Сергея, заглядывая ему в
лицо и теребя полы его крутки; Сергей вглядывался в
их лица, и когда взгляд его опустился на девочку с розовыми бантиками в
косичках, она вдруг спросила:
- А как церковь называться будет?
Сергей ответил, и Евгения Олеговна спросила детей:
- А вы знаете, кто такой Господь?
И дети тихо ответили: "Нет".
- Это сам Иисус Христос, слышали про него? - Евгения
Олеговна обращалась скорее к девочке с розовыми бантиками, и она сказала:
- Я слышала про него по радио и на картинке в книжке видела.
- Лена, а про Вознесение Христа ты что-нибудь слышала?
- Нет, - ответила девочка, и учительница обратилась к
Сергею:
- Может вы им об этом что-нибудь скажете?
И Сергей, вылепливая скорый сюжет из "распяли - убили -
воскрес - простился и вознесся", не удержался и пояснил:
- Ну, как космическая ракета, только без огня, а вот свету
было много больше...
- А к кому он улетел? - спросил Муса.
- К своему Отцу, - ответил Сергей.
Дети замолчали, поглядывая на небо над звонницей, и Сергей,
следя за их взорами, уточнил:
- А Отец Его - это сам Бог, - и притаился за мыслью: вдруг
кто-то из детишек сейчас подумает о своем исчезнувшем, улетевшем в небытие
отце.
Муса, указуя прутиком на звонницу, спросил:
- А если туда залезть, то можно увидеть, куда он улетел?
И Сергей сказал ему, что если оттуда смотреть в такую
большую-большую увеличительную трубу, она называется телескоп, то можно
увидеть самые
большие звезды, на который Господь улетел.
И Лена сказала:
- Это тогда надо смотреть ночью, - и спросила: - А ночью там
страшно?
И Сергей ответил: "Немножко страшно".
В здание строящегося собора и тем более на звонницу их не
пустили: строители поднимали железобетонный колпак малого купола, и дети
увлеклись этим зрелищем.
- Сергей Николаевия, я хочу, чтобы вы вспомнили меня, -
неожиданно произнесла Евгения Олеговна.
- Каким образом? - спросил Сергей, и они рассмеялись.
- Хорошо, попробую вам помочь, - женщина приблизилась
вплотную к Сергею, - Мы с вами вместе пели...
- Как пели? Да еще вместе? Дуэтом что ли?
- Да, дуэтом и пели на приз, и мы его выиграли.
- Оп-ля, точно знаю: на приз никогда не пел...
- Нет пели... Со мной.
- Тогда где, когда и в каком я пребывал состоянии?
- На свадьбе дочери вашего товарища, три года назад, и вы
тогда, помнится, были как-то веселым и рассеянным вместе и совсем не пьяным,
ну немного...
- Та-а-ак, а что мы пели?
- "Ночь светла, ночь тиха..."
- Оп-ля, и я был рассеянным... и вы хотите, чтобы я
вспомнил...
- Но мы же пели...
- Ладно, а что выиграли?
- Шампанское.
- И мы его выпили...
- О нет, вы отказались, оставили его мне.
- По рассеянности?
Евгения Олеговна рассмеялась:
- Не уверена, а еще... Вы еще меня тогда поцеловали...
- Тоже по рассеянности?
Женщина засмеялась так, что дети тут же разом окружили ее, и
Лена, прильнув к руке учительницы, спросила:
- А почему вы так громко смеетесь?
И Сергей ответил:
- Лена, ты же видишь, я не смеюсь, так? А смешно нам обоим,
но не смеюсь, получается, Евгения Олеговна смеется за двоих.
- Нет, так никогда не получается, - смущаясь проговорила
Лена.
- Ага, у тетенек так получается, - вдруг возразил Муса, -
моя мама тоже умеет так смеяться.
- Ну все, дети, возвращаемся, - Евгения Олеговна
отстранилась от Сергея, но он невольно потянулся за ней.
Всей гурьбой направились к автобусной остановке: впереди
дети, следом взрослые.
- И как же мы расстались на той свадьбе? - спросил Сергей.
- Вы незаметно исчезли, никто не видел как.
- Иногда такое у меня получается, - сказал Сергей, - Можно я
буду называть вас Женей? Все-таки пели дуэтом...
Женя тихо смеялась. Лена о чем-то препиралась с Мусой;
странно, но остальные дети так себя не проявляли, и Сергей
даже не узнал их имен. Они простились на остановке, ничего друг другу не
предлагая.
Уже удалившись от них, Сергей услышал детский крик,
оглянулся и увидел: Муса размахивал прутиком и вопил ему вслед что-то
призывно-победное.
***
Я спускался ослиной тропой с высотного массива несравненной
Чиухи, оглядываясь на ее точеные зубцы, украшенные узкими, но сверкающими
ледниками. Тропа плутала между огромными валунами, разложенными на
травянистом склоне столько замысловато, что местами тропа, не избрав
единственного направления, расщеплялась на несколько тропок;
я выбирал из них срединную...
Руины я тоже вначале принял за валун, но от него исходил
плотный, отталкивающий запах, и я разглядел остров какого-то странного
строения, и внутри него что-то посапывало, похрапывало, похрюкивало.
Приблизившись, я увидел у стены, в тенечке внушительных габаритов борова;
он спал столь крепко, что мое появление не поколебало его
сна. Я обошел строение, утратившее крышу, окна, двери и наткнулся на старика;
он тоже сидел в тенечке и смотрел на меня с пристальным
благодушием. "Что это? - спросил я старика, обводя руины взглядом и
наткнулся на выбитый над входом крест, - Церковь?" И старик утвердительно
кивнул головой; "А сейчас?" - спросил я, и старик,
скосив глаза к переносице и вытянув губы, озвучил "Хрю-хрю...".
-"Свинарник?". Старик подтвердил кивком головы.
"Тут же задохнуться можно", - пробормотал я прощальное.
Уходил, не оглядываясь...
стыдно, так? Так, а тут как бы наоборот: перед Ним неожиданно становится стыдно... не перед людьми, и, что важно, не перед собой, а именно перед Ним... и ты чувствуешь себя голым... Вот тогда и стремишься уйти в тень церкви, вернее, под ее сень, скрыться в ней... и вроде становится легче... Это одна крайность, но есть и другая, противоположная: когда ты чист и свободен и в восторге от красоты бытия, и тебя поневоле тянет к красивому храму, и ты видишь: какой он чистый от наших уродств, какой он свободный от людской суэты и как он прекрасен, как он радует глаз и сердце...
Nikolai-Rerich_Svenigirid.jpg)
Аристов Владислав(меню)